– Какие цели и задачи преследует государственная пропаганда в различных условиях – неких «идеальных», «войны», либо же политического или экономического кризиса?
– Все зависит от политического режима. Демократические государства ни в стабильной ситуации, ни в условиях экономического спада «пропагандой» не занимаются. Война – другое дело. Тут приходится формировать соответствующий образ врага, обеспечивать эмоциональную поддержку боевым действиям. Так что, вообще говоря, демократии прибегают к пропаганде в исключительных случаях. В «норме» она невозможна благодаря свободе и плюрализму СМИ.
Что же касается тоталитарных или современных авторитарных режимов, таких, как, например, наш сегодняшний, то они занимаются пропагандой постоянно. Пропаганда – это неотъемлемый атрибут их жизни. Основная цель – обеспечить легитимность существующей власти независимо от того, сколь она эффективна, то есть убедить граждан в том, что пропагандируемый режим – лучший из возможных, и что необходимо как можно теснее сплотиться вокруг власти и лидера нации.
– Какие специфические отличия вы бы выделили в госпропаганде 1990-х, «нулевых», и последних лет?
– В 90-е годы пропаганды практически не было. Была установка Бориса Ельцина – не вмешиваться в дела средств массовой информации. Даже в период «первой чеченской» войны, когда практически все основные СМИ – и печатные, и электронные – яростно критиковали политику государства, Ельцина, армию, администрацию, им ничего серьезного со стороны государства противопоставлено не было. Хлипкие, бессистемные разъяснения со стороны правительства серьезным ответом считать нельзя. Я помню, как после захвата чеченскими боевиками журналистки Елены Масюк кто-то из ее коллег из НТВ говорил в прямом эфире, обращаясь к боевикам: «Вы что же делаете, мы ваших раненых в своих редакционных машинах возили, а вы…». И даже в этом случае никакой реакции со стороны государства не последовало. И к персональной критике высшие чиновники относились абсолютно терпимо. На том же НТВ в сатирической программе «Куклы» появилась кукла премьера Черномырдина. Черномырдин приехал в студию, сел рядом со своей куклой, поговорил с ней о политике и велел ей «не шалить». И все были довольны: и зрители, и телекомпания, и сам Черномырдин… А бешеные идеологические и политические бои между НТВ и ОРТ – какая уж там государственная пропаганда!
Но в «нулевые» годы государство стало активно брать под контроль телевидение. Первым пал НТВ. Параллельно у общества возрождали зачахшую, но все еще живую привычку потреблять продукцию пропаганды. Поначалу пропаганда была мягкой – просто обеспечивалось доминирование официальной точки зрения, а противоположные мнения с телеэкрана понемногу вытеснялись. Ситуация резко изменилась в ходе атаки на ЮКОС. В очень короткий промежуток времени СМИ превратились в инструмент «промывания мозгов». Ну а сегодня... чего уж там говорить.
– Вот уже год центральной темой для всех нас являются события на Украине. Можно ли говорить о том, что с присоединением Крыма власть «нащупала» национальную идею, получив колоссальную поддержку населения, или это все результат работы пропагандистской машины?
– Я думаю, что устойчивая поддержка подавляющим большинством населения российской политики в отношении Украины – это по-преимуществу эффект пропаганды. Честно говоря, еще год назад я бы с трудом мог представить, что в нашем пропитанном недоверием обществе (недоверие людей к государству, коллективным действиям, друг к другу очень высоко) общественное мнение может стать столь легкой добычей пропаганды.
– Что вы имеете в виду под «легкой добычей»?
– Я имею в виду очень высокую эффективность нынешней российской пропаганды. Конечно, в малой группе или в условиях полной информационной изоляции, с людьми можно сделать все, что угодно: им достаточно легко можно внушить, что черное – это белое, свобода – это рабство, война – это мир, а их государство – это лучшее, что вообще может быть на свете. Но в многомиллионном обществе, когда нет «глушилок» и существует практически неограниченный доступ через интернет к альтернативным источникам информации, добиться почти единодушной поддержки государственной политики – задача на несколько порядков более сложная. Решить ее пропаганда могла, только играя на глубинных установках «целевой аудитории». Российская государственная пропаганда эти установки выявила и использует.
Потребность в позитивной идентичности, самоутверждении, удовлетворении чувства национальной гордости есть у всех. Способы удовлетворения этой потребности очень разнообразны. Довольно специфический российский способ – рвануть на себе рубаху, стукнуть кулаком по столу и заявить, что нам все нипочем. Наши пропагандисты эту струну нащупали. Кроме того они очень точно поняли: для удовлетворения чувства национальной гордости сегодняшних россиян, озабоченных не столько проблемой величия страны, сколько собственным благополучием, совсем не обязательно убеждать общественность в том, что Россия – это «сверхдержава»; куда проще и легче заявить, что мы особенные, ни от кого не зависим, нам никто не указ, и, если пожелаем, можем всем – в первую очередь США – «кукиш» показать. А если из-за этого «кукиша» у нас проблемы возникнут, так это даже хорошо, потому что мы только крепче станем.
Думаю, что сам факт «приобретения» Крыма в подобном самоутверждении 25-ю роль играет. Куда важнее была стилистика приобретения: демонстративная агрессивность политического поведения. Пропаганда поведала россиянам: вернув Крым, мы не только восстановили историческую справедливость, но и «утерли нос» США, и тем самым в очередной раз показали всем, что встали с колен. И у очень многих людей, болезненно переживающих свою социальную униженность (заели высокие цены, чиновничий беспредел, взятки, разжигающая социальную зависть реклама), пробудилось чувство гордости от принадлежности к стране, способной «утереть нос» Америке.
– То есть это никак нельзя назвать «национальной идеей»?
– Что назвать национальной идеей? То, что «страна встала с колен»?
– Ну, в общем, именно этот месседж активно транслируется...
– Я бы не стал называть этот месседж национальной идеей. Просто потому, что он, мягко говоря, не богат смыслами. Ну, встали с колен. Один раз встали, два, три... Упали – отжались. Что дальше?
– И снова упали...
– И кризис пошел, уровень жизни стремительно снижается. А мы все продолжаем гордиться, что встали с колен? Нет, это-то, конечно же, не национальная идея. Это скорее мироощущение, эмоциональное состояние, позволяющее человеку почувствовать себя сильным не потому, что он лично, сам что-то может, а потому что он является гражданином государства, которое показывает всем «кузькину мать». Это типичное проявление так называемого авторитарного комплекса, очень глубоко сидящего в нашем массовом сознании. Кстати сказать, его прекрасно использовал Сталин, когда на XVIII съезде ВКПб, в 1939 году, говорил о «троцкистско-бухаринской кучке шпионов, убийц и вредителей», как об «извергах», которые не поняли, «что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства».
В самом деле, если ты выше всех не благодаря личным заслугам, а «по факту бытия», это очень льстит сознанию «маленького человека». И неважно, что он живет в грязи, что его в любой момент могут отправить в ГУЛАГ… Зато он принадлежит к сообществу, которое позволяет ему несмотря ни на что ощущать себя выше всех чужаков. Сегодня авторитарный комплекс все еще живет и здравствует. Правда, он несколько изменился в конкретных проявлениях, стал не столь кровожаден, но продолжает определять реакции массового сознания. И, естественно, используется пропагандой.
– «После Крыма» изменилась сама символика в государственной пропаганде? Стала более «зубастой»?
– Совершенно точно. «До Крыма» символика была мирной: достижения российских спортсменов, Олимпиада, «Газпром – национальное достояние» и пр. Создавался образ богатейшей страны, которая «все может купить». Теперь же преобладает милитаристская риторика. И это не от хорошей жизни. Захват Крыма и поддержка сепаратистов на Юго-Востоке Украины представляются мне стратегическим просчетом, основанным на неадекватной аналитике. Аналитике, которая не учитывала ни мощного сопротивления в Украине, ни сплоченности Запада, ни введения жестких санкций. Ставка была на «маленькую победоносную войну»: возьмем Крым, да еще и сухопутный коридор к нему получим; никто на это внимания не обратит (как до этого не обратили внимания на войну в Грузии); ссориться с нами всерьез никто не будет – «им» наш газ нужен. То есть, какие-то неприятности будут, но небольшие. Зато падающий рейтинг власти поднимем.
И рейтинг действительно подняли. Но все остальные расчеты оказались глубоко ошибочными. Вместо «маленькой победоносной» получили затяжную войну с большим числом жертв, санкции, кризис, подрыв авторитета страны на международной арене… И эти последствия надо как-то оправдывать. Ведь нельзя же, в самом деле, отдать Крым, если вы его только что сделали неотъемлемой частью России, или сходу перестать поддерживать сепаратистов, которым наобещали с три короба в расчете на сухопутный коридор к Крыму.
Ситуация была усугублена скоропалительными, истерическими ответами «западным партнерам», вроде «контрсанкций», зачем-то лишивших россиян качественных и не очень дорогих сыров и рыбы. За этим последовала обвалившая рубль поддержка неэффективных госкорпораций... И теперь остается лишь хмурить брови и настойчиво внушать с помощью телевидения: «чем лучше мы становимся, тем сильнее нас давят».
– За последний год в пропаганде очень активно начали эксплуатировать две большие информационные линии: патриотизм и концепцию внешнего врага.
– На самом деле, в российской пропаганде – это две стороны одной медали. Потому что патриотизм для нее – не более чем сплоченность вокруг руководства страны перед лицом «внешнего врага» и подкупленной им «пятой колонны». Причем сплачиваться призывают кого угодно, независимо от убеждений и идеологий. Главное – поддержка власти. Результат подобных призывов – «Антимайдан» 21 февраля (митинг провластного движения «Антимайдан» в Москве. – «Профиль»): скопление чего-то странного и буйного, упоенно демонстрировавшего то, что в свое время князь Вяземский удачно назвал «сивушным патриотизмом»: чудовищно безвкусную агрессивно-холуйскую лояльность.
– Эта пропагандистская риторика очень похожа на то, что было в Советском Союзе.
– Риторика похожа. Но, должен заметить, что в СССР брежневского периода пафос пропаганды был по сравнению с нынешним днем куда спокойнее, миролюбивее и добрее. Образ Брежнева как «самого человечного человека» (придуманный, как говорят, тогдашним главным редактором «Литературной газеты» А.Чаковским) задавал тональность. Брежнев был первым советским лидером, который с официальной трибуны произнес слово «диссиденты», тем самым легитимировав их существование, и который говорил о них не столько со злобой, сколько с сожалением.
Сегодня политическая риторика иная – нервная, истерическая и крайне агрессивная. Что странно. Потому что ситуация с оппозицией в СССР была куда более сложная, чем в сегодняшней России. В СССР существовал «железный занавес». Массовая эмиграция недовольных была невозможна. Поэтому в стране – повсюду, в том числе и во власти – накапливался слой недовольных. Этот слой и был двигателем реформ и разрушителем коммунистической идеологии и советской системы. В 1980-е годы человек, искренне веривший в «марксистско-ленинскую» теорию (или, как ее в шутку называли, «моржизм-тюленизм»), не мог рассчитывать на серьезное к себе отношение со стороны интеллектуальной элиты – и академической, и журналистской, и художественной.
{loaditem 93157}
Сейчас в России положение совсем другое. Один из центральных лозунгов официальной телевизионной пропаганды: не нравится Россия – убирайся, не мути воду! «Антимайдан» добавляет: а то хуже будет! Этот лозунг крайне опасный. Во-первых, формируя атмосферу злобной нетерпимости, он провоцирует политический террор. Самая недавняя жертва этой атмосферы – Борис Немцов.
Во-вторых, этот лозунг стимулирует эмиграцию недовольных, то есть, как правило, наиболее образованных, умных и активных людей, с отъездом которых нация глупеет и становится неконкурентоспособной. Правда, в краткосрочном плане, выбрасывание из страны недовольных – эффективное средство обеспечения стабильности политического режима.
Почему происходили цветные революции в арабских странах? Там несколько десятилетий подряд рос жизненный уровень, повышалось образование населения, менялись социальные и политические предпочтения. Появлялись люди, которых не устраивали авторитарный стиль государственного управления, коррупция и прочие пороки. Но эти недовольные не желали уезжать в Европу, справедливо опасаясь, что там они потеряют статус. И они оставались в стране. Накапливался образованный вестернизированный протестный слой. Одновременно, на фоне социальных изменений, рос не менее, а может быть и более активный, слой фундаменталистской антизападной оппозиции. И произошло то, что произошло: старт был везде одинаковым, а результаты оказались разными. Что, впрочем, не удивительно, учитывая разнообразие этих стран.
Что же касается России, то здесь сколько-нибудь организованной оппозиции, которая реально могла бы представлять угрозу для власти, сегодня, по-моему, нет. И в ближайшие несколько лет она, судя по всему, вряд ли появится.
– А как же «средний класс», который принято считать двигателем реформ?
– Когда говорят, что рост среднего класса непременно создает спрос на свободу и либеральные реформы, недоучитывают структуру среднего класса. А класс этот состоит из двух частей.
Одна часть – достаточно креативная и пролиберальная. Это малые и средние предприниматели, занимающиеся производством, а также высокообразованные специалисты, ориентированные на самостоятельную деятельность или работу в частном секторе. У этой части, в самом деле, есть «либеральный запрос». Но именно они-то в большинстве своем сейчас из России уезжают. Кто куда: в Китай, Южную Корею, Японию, Европу, Израиль, США.
Вторая честь среднего класса – это мелкие и средние предприниматели, занятые торговлей, а также квалифицированные специалисты, работающие в госаппарате (чиновники) и в крупных государственных или «окологосударственных» корпорациях. Торговцы легко приспосабливаются к любой системе, а работающие на государство ни в каких либеральных реформах и свободах не заинтересованы. Они в массе своей желают сохранения статус-кво. И доля этих представителей среднего класса у нас растет. Поэтому надеяться на наш средний класс как на носителя либеральных ценностей на сегодняшний день не стоит. Структура не та.
– Страна стремительно скатывается в глубокий кризис. Соцопросы фиксируют, что 70% населения ощутили негативную ситуацию в экономике. Можно ли ожидать, что пропорционально похудению кошелька у граждан будут «открываться глаза» на реальность, не затуманенную пропагандой?
– Не думаю. Дело в том, что в России, как и во всех обществах, где демонтаж тоталитарных или традиционных устоев далеко не завершен, то есть в обществах, не прошедших рыночную конверсию (а это процесс очень долгий, растягивающийся на несколько десятилетий), реакция населения на изменения материального положения существенно отличается от реакции, характерной для развитых индустриальных и постиндустриальных обществах.
У нас, в отличие от развитых стран, недовольство и политическая активность усиливаются не тогда, когда ситуация ухудшается, а когда она улучшается. В это время резко растут притязания, не подкрепленные возможностями, увеличивается разрыв между моими «хочу» и «могу». Это означает рост фрустрации, порождающей всплеск агрессивности, недовольства и протестных настроений. А когда положение ухудшается, притязания резко снижаются, разрыв между «хочу» и «могу» уменьшается, фрустрация ослабевает, протестная активность спадает. Замечательный американский психолог Дж. Аткинсон такой тип динамики агрессивных реакций – рост при улучшении положения и спад при ухудшении – называл поведением неудачника, связывая его с неуверенностью людей в собственных силах.
Впервые всплеск массового недовольства на фоне улучшения экономического положения был описан Токвилем в книге «Старый режим и революция». С тех пор он именуется «законом», «правилом» или «парадоксом» Токвиля. Этот «парадокс» можно было наблюдать и в России 1917 года. Большевистскому перевороту, как и революции во Франции, предшествовали примерно 40 лет бурного экономического роста и повышения жизненного уровня населения. Между тем, в Германии, индустриально развитой стране, нацистская революция произошла на фоне резкого ухудшения экономической ситуации.
Но вернемся к сегодняшней России. В 1998 году сокращение доходов из-за дефолта сопровождалось у нас заметным увеличением доли людей, отвечавших социологам, что они чувствуют себя хорошо. Такая же ситуация повторилась и в кризисном 2008 году.
Сейчас в России снова кризис, и, естественно, начинается спад массовой политической активности. Людям не до этого: они переходят на стратегию индивидуального выживания. Коллективные протесты теряют популярность.
– В работах западных политологов, изучавших влияние пропаганды в тоталитарных режимах, приводятся следующие оценки: от 8 до 16% населения, подверженного пропаганде, переходят в разряд фанатиков. То есть не воспринимают никаких альтернативных точек зрения, и готовы на любые действия в рамках навязанной идеологической модели. Проанализировав нынешнюю российскую госпропаганду, как вы считаете, на что могут пойти «наши» фанатики?
– Они могут сделать ровно столько, сколько им позволит, а точнее велит, власть. Они абсолютно властнозависимы.
– То есть, вы хотите сказать, они не мыслят, а реагируют на какие-то триггеры?
– Конечно. Разумеется, существуют «лютые» активисты, которые ненавидят все, включая нынешнюю власть, и которые способны на несогласованный с властями индивидуальный террор. Потому опасны не только для тех, на кого нападает официальная пропаганда, но и для тех, кого она защищает. Но таких людей мало, и власть, особенно авторитарная, может сравнительно легко их заблокировать и уничтожить. Было бы желание. А вот большинство из числа тех самых 8-16% людей с «промытыми» мозгами запрограммированы не на самостоятельные действия, а на выполнение поступающих от власти команд. Это носители «пассивного авторитарного синдрома».
– Давайте, что ли, немного пофантазируем: времена изменились, потребности в агрессивной госпропаганде по разным причинам больше нет. Как же теперь вычистить из массового сознания идеи, вложенные туда ранее?
– Хороший вопрос. Курт Левин – блестящий психолог, основатель социальной психологии, справедливо считающийся классиком XX века – занимался этой проблемой. Он жил в Германии, потом, с началом гонений нацистов на евреев, был вынужден уехать в США. И в 1943 году Левин опубликовал статью о том, что нужно делать после краха нацистского режима, чтобы высвободить население Германии из-под влияния нацистской пропаганды.
Левин предлагал широкую программу мер: переобучение чиновников, переобучение людей, преподающих в школах и университетах, интенсивная работа с молодежью, которая ничего кроме нацистской идеологии не видела и не знала. И это учитывая, что нацизм-то господствовал в Германии всего 12 лет и дискредитировал себя поражением в войне. Между тем, несмотря на проведение во многом созвучной предложениям Левина денацификации Германии, значительная часть населения страны вплоть до начала 60-х годов позитивно отзывалась о предвоенном нацистском режиме!
Это я не к тому, что у нас в России сейчас нацизм, а к тому, что любая авторитарная идеология – нацистская, фашистская, имперская – содержит в себе компоненту, очень привлекательную для слабых, уязвленных, не удовлетворенных жизнью людей. Компоненту, сладостно воспевавшуюся в свое время Маяковским: «Единица – вздор, единица – ноль…», «если в партию сгрудились малые – сдайся, враг, замри и ляг! Партия – рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак». Так что «вымывание» последствий мощной агрессивной пропаганды, апеллирующей к глубоко укорененному авторитарному синдрому, – дело очень сложное и долгое. Это – поколенный процесс.
Свежие комментарии