Жил в 19 веке великий поэт. В Германии его называют «Ханрих Хайне», для родственников в детстве и юности он был «Гарри», французы (в том числе его жена, которая никогда не читала его стихов) звали его «Анри Эн» — он прожил во Франции четверть века. А в русском произношении — Генрих Гейне.
Гейне был великим немецким поэтом и евреем. Не все и не всегда считали, что это можно совмещать. Идеолог немецкого национализма писал: «Как раз эта поэма, вышедшая из-под пакостного пера Гейне, должна убедить немцев, что здесь они имеют дело с евреем…». Тут цитату принято обрывать, поскольку далее идет площадная брань. Это, между прочим, о поэме «Германия. Зимняя сказка», самом великом гимне Германии и лучшем в немецкой культуре.
Портрет Генриха Гейне
При Гитлере его книги сжигали на кострах (он сам предсказывал, что там, где сжигают книги — будут сжигать людей). Розенберг называл его «дегенератом». Его тексты запрещали. Кроме текста о златовласой Лорелее, которая поет на горе над Рейном, обрекая суда на погибель. Лорелею, не мудрствуя лукаво, объявили народной песней.
«Я знаю в Гамбурге доброго христианина, который никак не мог примириться с тем, что наш Господь и Спаситель был по происхождению еврей. Глубокое негодование овладевало им всякий раз, когда он представлял себе, что человек, заслуживающий величайшего поклонения, образец совершенства, принадлежит тем не менее к племени тех долгоносых, которые торгуют на улицах всяким старьем, которых он столь основательно презирает и которые кажутся ему еще отвратительнее, когда они вдобавок, подобно ему самому, принимаются за оптовую торговлю пряностями и москательным товаром, нанося ущерб его собственным интересам» — иронизировал Гейне.
Гейне — был великим поэтом, который дал уникальное сочетание романтизма и скепсиса, пафоса и иронии.
Своё еврейство он тоже осмыслял с патетической иронией, которая хорошо ложится в хлесткие афоризмы. Он называл Иудею куском Запада, затерявшимся на Востоке. А Библию — именовал карманным отечеством евреев, которое они с легкостью перевозят с собой из страны в страну.
Сосна и пальма
Есть у Генриха Гейне великое стихотворение «Сосна и Пальма». Вот оно в оригинале:
Ein Fichtenbaum steht einsam
Im Norden auf kahler Höh’.
Ihn schläfert; mit weißer Decke
Umhüllen ihn Eis und Schnee.
Er träumt von einer Palme,
Die, fern im Morgenland,
Einsam und schweigend trauert
Auf brennender Felsenwand.
Стихотворение сообщает нам, что один Fichtenbaum (по-немецки: мужского рода) — сосна, на севере тоскует об одной далекой пальме.
Портрет Михаила Юрьевича Лермонтова
Лермонтов и Томсон
Самый известный русский перевод этого стихотворения принадлежит М.Ю.Лермонтову:
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей всё, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Перевод сделан в 1841 — в год смерти Лермонтова.
Наиболее известный перевод на английский сделан шотландским поэтом Джеймсом Томсоном (1834–1882)
A pine-tree standeth lonely
In the North on an upland bare;
It standeth whitely shrouded
With snow, and sleepeth there.
It dreameth of a Palm Tree
Which far in the East alone,
In mournful silence standeth
On its ridge of burning stone.
Великий русский меланхолик Лермонтов и Томпсон, которого называют великим меланхоликом викторианского периода, сделали блестящие конгениальные переводы, хорошо передали, тоску осужденной на одиночество и неподвижность сосны, которая тоскует о пальме.
Но оба эти прекрасных и формально точных перевода, ни в коей мере не передают главной темы стихотворения Гейне.
Иллюстрация И. И. Шишкина «На севере диком…»
У Гейне Fichtenbaum мужского рода. Palme — женского. Один «Ein Fichtenbaum» безнадежно влюблен в одну «einer Palme». Это любовь трагическая, поскольку он не может с ней соединиться.
Академик Лев Владимирович Щерба: «Лермонтов женским родом сосны отнял у образа всю его любовную устремленность и превратил сильную мужскую любовь в прекраснодушные мечты».
Академик Лев Владимирович Щерба
Оригинал Гейне — о трагедии любви. Перевод Лермонтова — о непреодолимой разобщенности и одиночестве.
Бесполый английский
В переводе, сделанном шотландским поэтом Джеймсом Томсоном, тоже, несмотря на звучные рифмы и аллитерацию, верность ритму оригинала, нет передачи половой принадлежности и сексуального притяжения.
Вот другой перевод этого стихотворения на английский, который выполнен великой американской поэтессой Эммой Лазарус (1849–1887):
Лазарус ближе к оригиналу, но, как верно утверждает Гай Дойчер в научно-популярном бестселлере «Сквозь зеркало языка: почему на других языках мир выглядит иначе» («Through the Language Glass: Why the World Looks Different in Other Languages» Guy Deutscher, 2010) цена, которую Лазарус платит за эту верность, такова, что ее перевод звучит несколько вычурно или по крайней мере нарочито поэтично, так как в английском неестественно говорить таким образом о деревьях. В отличие от английского, который всем неодушевленным объектам присваивает одинаковое «оно», немецкий совершенно естественно относит тысячи объектов к мужскому или женскому роду.
Вместо сосны
В русском, как и в немецком, в отличие от английского, категория рода для существительных имеется, как и в французском, или испанском. Но точно это стихотворение не переведешь. Сосна — в мужском роде не скажешь.
Поэтому другие переводчики стали менять сосну на другие деревья. Федор Тютчев, друживший с Гейне и сделавший свой перевод на 14 лет раньше его, заменил сосну кедром.
На севере мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму все снится ему,
Что в дальних пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
Стоит и цветет, одинока
Афанасий Фет, который сделал свой перевод в том же 1841 году, что и Лермонтов, заменил сосну дубом.
На севере кедр одинокий
Стоит на пригорке крутом;
Он дремлет, сурово покрытый
И снежным и льдяным ковром.
Во сне ему видится пальма,
В далёкой, восточной стране,
В безмолвной, глубокой печали,
Одна на горячей скале…
Поэт, переводчик и революционер Михаил Михаилов в 1856 году подставил ель (все же ближе к сосне, чем дуб):
На северном голом утёсе
Стоит одинокая ель.
Ей дремлется. Сонную снежным
Покровом одела метель.
И ели мерещится пальма,
Что в дальней восточной земле
Одна молчаливо горюет
На зноем сожжённой скале.
Все они во что-то превращали сосну, пытаясь провести ей перемену пола. Но оставляли без изменения пальму…
Как пальма в рябину превратилась
Наиболее радикально поступил Иван Суриков. Он не только заменил сосну дубом, но и перенес пальму с юга в родные рощи и превратил её, недолго думая, в… рябину.
«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?»
Количество строк увеличилось в три с половиной раза. Главную роль тоскующей любви стал играть женский персонаж.
«Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться да качаться».
Страница походного дневника Лермонтова
Пальма и Палестина
Как убедительно доказывают многие исследования (в частности Гай Дойчер в книге «Сквозь зеркало языка: почему на других языках мир выглядит иначе»), у этого непереводимого стихотворения Гейне есть очень еврейский, иудейский и даже сионистский подтекст.
«Сосна скрывает под белыми складками гораздо больше, чем лишь традиционную романтическую печаль по несбывшейся любви, и что пальма может быть объектом совершенно иного вида страсти. Есть традиция иудейских любовных стихов, адресованных далекому и недостижимому Иерусалиму, который всегда персонифицируется как возлюбленная. Этот жанр восходит к одному из любимых псалмов Гейне: «Там, возле рек вавилонских, / Как мы сидели и плакали… Ерушалаим [женский род], сердце мое! / Что я спою вдали от тебя? / Что я увижу вдали от тебя / Глазами, полными слез?… Там, возле рек вавилонских, / Жив я единственной памятью. / Пусть задохнусь и ослепну, / Если забуду когда-нибудь / Камни, объятые пламенем, / Белые камни твои».
Гейне вполне мог намекать на эту традицию, и его одинокая пальма на пылающем утесе отсылает к покинутому Иерусалиму, расположенному высоко в Иудейских горах. Точнее, строки Гейне могли быть аллюзией на самую знаменитую из всех од Иерусалиму, написанную в Испании в XII веке почитаемым Гейне поэтом Иегудой Галеви. Объект страсти сосны «далеко на востоке» мог отражать начальную строку из Галеви: «Я на Западе крайнем живу, – а сердце мое на Востоке. Тут мне лучшие яства горьки – там святой моей веры истоки».
Исполнение поэтического пророчества
Завершая наш краткий литературоведческий экскурс в глубь одного непереводимого стихотворения, можно сказать и так (да не будут на меня в обиде черствые люди, чьи сердца глухи к поэзии), что возникновение сионистского движения, поселенческая колонизация Святой земли и возникновение Государства Израиль… всё это было ещё и во исполнение поэтического пророчества великого поэта: чтобы сосна встретилась с пальмой и утолила свою вечную тоску. Тем более что «сосна», которую привезли с собой сионисты, на иврите правильная — «אֹרֶן» мужского рода…
Свежие комментарии