Дмитрий Быков: Попробуем рассуждать логически, что может вообще остановить фашизм. Две вещи: либо серьезная внешняя катастрофа, от чего боже упаси; либо резкий и внезапный, как это было в России в 85-м году, приход свободы, конец цензурных ограничений.

Я объясню — почему. Вот так получается в России, что конец цензуры обычно приводит не к деструкции, не к распаду (распад начался позже, после девяносто третьего года), а именно к взрыву творческой активности народа. И эта творческая активность народа колоссальная, и она так раскрепощается и так легко становится дышать, так многое начинаешь себе разрешать — разрешать в хорошем смысле, не в смысле воровства и распада, а в смысле творческом. Вот мне кажется, резкое падение цензуры может спасти Россию от фашизма.

И вот какая история, понимаете, в восемьдесят пятом — восемьдесят шестом годах в обществе тоже очень сильны были неофашистские силы. Не думайте, что тогда единственной неформальной организацией был чубайсовский клуб «Перестройка», или он назывался не «Перестройка», а как-то иначе, но какой-то петербургский экономический кружок ленинградский. Это не было так. Тогда в России было огромное количество кружков — эзотерических, мамлеевский круг Южинского переулка, где собственно воспитывались и Шевченко, и Джемаль, и Дугин; были кружки либеральные, в частности община отца Александра Меня; были совершенно фашистские. И общество «Память», ведь оно возникло после Романа Владимира Чивилихина «Память», то есть в восемьдесят четвертом году, а вовсе не в восемьдесят шестом, когда его стало видно и слышно. И черной сотни хватало, понимаете, и таких хватало странных направлений общественной мысли, что боже упаси.

Но пришла к власти в результате я не скажу, что либеральная доктрина, надолго, до девяносто первого года, все-таки доминировала горбачевская идея социализма с человеческим лицом, тоже не горбачевская по идеологической своей составляющей, это придумал не Горбачев, это еще «Пражская весна». Но продвигал это не Дубчек, естественно, продвигал это уже Горбачев. И я отношусь к этой доктрине если не с уважением, то по крайней мере, с сочувствием.
Потому что, понимаете, Россия вступила на путь распада, грабежа и утраты территорий не в восемьдесят пятом и даже не в девяносто первом году. Во многом фатальный характер Ельцина, всегда стремившегося к противостояниям, к экстремальным ситуациям и к разрубанию их наиболее катастрофическим способом — это уже девяносто второй, девяносто третий год. Массовое разочарование в реформах, и так далее. В девяносто первом общество, наоборот, переживало радостную консолидацию, и это не была травля гэкачепистов, их как раз готовы были простить, я помню, как тогда Карякин говорил: «Всех назвать и всех помиловать». Не было агрессии, которая разлита сегодня в обществе.

Давайте говорить откровенно, агрессия — прежде всего она от запретов, от бесперспективности, от отсутствия будущего. Стоит отменить запреты, как радость от их отмены пересилит все деструктивные тенденции. Вот именно деструктивные тенденции в стране, всеобщая озлобленность, о которой все говорят, она не от мировоззренческого тупика, она не от экономических проблем, она даже не от внешних унижений. Она от запретов. Потому что какие-то люди, очень быдловатые по своей сути, говорят: «Вам того нельзя и этого нельзя». И вы понимаете, что ни один суд не примет решение в вашу пользу, если у вас могущественный противник, вы понимаете, что вы со всех сторон обложены, что мало того, что коррупция, но вы ничего не можете, вам ничего нельзя. И вот от этого сознания своего ничтожества вся злоба. Никакого фашизма не будет, если эту злобу просто отменить, упразднить.

Понимаете, ведь очень многое же зависит и от погоды. Погода — это такая вещь, которая от нас не зависит совершенно. Но клянусь вам, если на какое-то время после зимнего вот этого отвратительного холода и снега, и вот этой пыточной для дворников обстановки, для дворников и автомобилистов, настанет хоть небольшая ростепель, вы заметите, как мир подобреет, как все начнут смотреть друг на друга гораздо более оптимистически. И мне кажется, что это великое дело.

У меня есть такое ощущение, что опасность фашизма в России, она все-таки преувеличивается. Я допускаю, что после Путина придут люди, которые хуже Путина. Но это при одном условии произойдет: если сохранится политика запретов, половинчатости, лицемерия. Если после Путина, как после Черненко, наступит чувство освобождения, начнут печатать запрещенное (а его по-прежнему очень много), начнут говорить свободно, на телевидение проникнут другие точки зрения. Понимаете, даже такая приоткрывшаяся щелочка с появлением Собчак, она сильно способствовала улучшению нравов, мне кажется.