Добровольцы,
1974 г.
Николай Гаранин.
21.
Стекло у керосиновой лампы давно разбили, и она светила тускло, неимоверно коптила, а пламя на кончике фитиля постоянно колыхалось, словно хотело вспорхнуть и улететь.
В печурке лениво потрескивали догоравшие дрова, так же лениво, черепашьим ходом, тянулось время. Чтобы как-то скоротать его, Иван силился уснуть, лежал не шевелясь, с закрытыми глазами. Но тоскливых мыслей отогнать не мог.
Отряд, по его расчётам, должен был вернуться вечером.
Но ночь уже на исходе, а его всё нет. "Неужели что случилось?" - думал Полежаев, и воображение рисовала одну картину безрадостнее другой. Вот входит в землянку незнакомец, снимает шапку, мнется, боясь сказать то, ради чего пришёл. Наконец, выдавливает сквозь слёзы: "Убили.. Олю убили".
Иван ловит себя на том, что не кто-то, а он шепчет эти слова, и у него росинками смочились уголки глаз.
- Неправда! - неожиданно для самого себя вслух выкрикнул он.
Гриша Селиванов, тринадцатилетний сынишка командира партизанского отряда, беспокойно вздрогнул, вытянул из-под полушубка курчавую голову, скользнул взглядом по нарам.
- Вы так и не спите?
" Разбудил паренька!" - с досадой подумал Полежаев и, пытаясь успокоить его, сказал:
- Сплю, Гриша, сплю. Чего встал?
- Не вернутся они, - грустно проговорил мальчик и по-взрослому тяжело-тяжело вздохнул.
- С чего ты взял?
- И вы об этом же думаете. Не вижу что ли?
- Ничего ты не видишь, - урезонил Полежаев, но, заметив, что Гриша вот- вот расплачется, подобрел: - Иди сюда, приляг со мной, ну?
Долго лежали молча. Каждый надеялся, что утро принесёт облегчение."Уснул! " - подумал Иван, прислушиваясь, как тихо и ровно дышит паренёк.
За дверью разноголосо завывал ветер. Под его напором заскрипела дверь.
- Идут! - встрепенулся Гриша и с неожиданной ловкостью спрыгнул на пол.
Приподнялся на локтях и Полежаев.
- Это ветер, - разочарованно сказал он.
- Думаете?
- Ну, факт!
Обо сне нечего уж было и думать. Иван свесил с пар костлявые ноги.
- Гриша! Дай мне брюки и гимнастёрку.
-Встанете, а потом опять будет плохо.
- Помочь не хочешь? - обиделся Полежаев. - Ладно, я сам.
- Дам я одежду...
С его помощью Иван оделся, обул сапоги и, вытирая рукавом гимнастерки капельки пота со лба, сказал:
- А шинели- то у меня ведь нет, Гриша. Немцы забрали.
Мальчик пожал плечами. Потом взял полушубок, которым укрывался ночью, предложил:
- Попробуйте папкин. Сам - то он в фуфайке ушёл.
Полушубок был впору, и Полежаев, опираясь руками о стены, направился к выходу.
- Шапку -то мою хоть наденьте.
- А ты в чём?
- Ольгин платок накину.
Иван не отказался. Но шапка прикрывала только затылок.
- Мала! - убедился Полежаев, и его губы тронула простодушная улыбка.
Раскрыл дверь - зажмурился: снег был белый-белый.
Оказалось, не только они с Гришей ждали рассвета: вокруг костра сидели все, кто не ушёл на задание.
- Ого! - удивился бородатый дед, увидев Полежаева. - Недавно плашмя лежал - и вот он. Значит, ишша повоюем, - одобрительно подмигнул он Ивану и, подвинувшись, дал место на брёвнышке у костра.
Разговор и тут вёлся о том же, только никто не осмеливался высказать вслух терзавшие душу подозрения. А когда подошёл Гриша, и вовсе свернули на другое.
Дед, сидевший рядом с Полежаевым, оказался осведомлённее других.
- В Нелидово немцы сгоняют всех парней и девок. Полицаи пускают по всем деревням... В Германию, говорят, повезут.
- Спешат...
- Наши подпирают. Калинин они уже возвернули, и Селижарово вот - вот будет взято.
- Брешешь ты всё, дед, - усомнился кто-то.
Бородач не рассердился на обидчика, поглядел только на него укоризненно.
- Когда связной из подпольного райкома приходил, так я в командирской землянке был и слышал, что он рассказывал. Он если сбрехнул, так я только повторил. Но какой резон ему неправду говорить?
На какое-то время рассказчик замолчал, потом, окинув взглядом Полежаева и Гришу, залился беззвучным смехом.
- Ну, и нарядили вас!
Будто только что приметил их, заулыбались и другие. Бородач, не говоря ни слова, встал, неторопливо прошагал по тропинке к одной из землянок и долго не показывался. Вышел сияющий, в одной руке держал мохнатый малахай, другой выбивал из него пыль.
- Мы ведь чуть не со всем своим скарбом сюда забрались, - пояснил он и протянул Ивану шапку. - Надевай и носи.
Спасибо, дедушка! - обрадовался Полежаев.
Партизаны ещё какое-то время тешили себя разговорами. Но Иван не особенно прислушивался. Смотрел на падающие снежинки и старался не думать ни о чём, что причиняло страдания. Свои думы направлял он в прошлое, вспоминал родной город, ребячий смех на снежной горе. Но мысли сбивались и извилистыми ходами возвращались к настоящему. Вспоминались ужасающие дни короткого плена, и учащённо билось сердце, мгновенно пересыхали губы, и он с трудом удерживался, чтобы не застонать.
Необычайно долгий день кончился, а известий из отряда так и не было.
Полежаев, раздевшись, сказал, чтобы Гриша устраивался рядом. Говорить ни о чём не хотелось, и они мечтали каждый о своём.
В полночь в землянка убежал взволнованный дед.
- Беда, ребята! - крикнул он охрипшим от волнения голосом. - Одевайтесь скорее!
- Что такое?- рванулся Полежаев и, стукнувшись обо что-то головой, охнул от боли.
- Ой, беда! - растерянно метался дед по землянке. - Немцы отряд разбили...
Гриша испуганно вскрикнул и, закрыв рот ладонью, застыл в ужасе. Иван быстро одел гимнастёрку, торопливо стал затягивать брюки. Правой ногой долго не мог попасть в штанину, потом зацепился пальцами за ошкур и, потеряв равновесие, упал.
- Ох, ты,батюшки! - болезненно сморщился дед и, подбежав, взял его под руки, помог встать.
Полежаев часто и тяжело дышал, облизывал языком пересохшие губы.
- А ты чего стоишь, не одеваешься? - прикрикнул старик на Гришу.
- Погоди, дед, - остановил его Иван и, передохнув, спросил: -Откуда известно про отряд?
- Связной пришёл, говорит, что нарвались на засаду.
- Ну?
- Человек семь, говорит, всего сумело выбраться живыми, - торопливо говорил дед. - Думают, что предал кто-нибудь...
С улицы доносился приглушённый говор, ропот ног. Поддерживаемый дедом, Иван заспешил к выходу. В темноте суетливо мелькали человеческие фигуры, слышались возбуждённые голоса:
- Хорошее местечко было...
- Подберём ещё лучше.
- Трогаться пора, а то накроют нас здесь.
- Идти-то ведь не сможешь, носилки придётся сделать, - заговорил дед, обращаясь к Полежаеву.
Иван отозвался не сразу.
С того часа, когда он хоть и с трудом, но всё же встал на ноги, им стало овладевать желание пробраться через линию фронта. Сейчас, когда почувствовал, что может стать обузой для попавших в беду людей, он не мог принять иного решения и твёрдо ответил деду:
- Я пойду к фронту.
- Что? - удивился тот.
-Решил и передумывать не буду.
Старик пытался отговорить его. Не советовали Ивану пускаться в рискованный путь и другие партизаны. Но он стоял на своём.
- Трудно - знаю. Но так лучше, - уверял Полежаев.
Люди видели, что отговорить не удастся, да и самим надо было поторапливаться, и один за другим стали прощаться с Иваном.
- Ну, прощай, мил- человек! - протянул свою руку дед.- Не поминай лихом.
Постояв немного в раздумьи, старик торопливой походкой ушёл в темноту, минуты через три вернулся с автоматом в руке.
- Возьми! - подал он оружие Ивану. - Невооружённому и вовсе худо будет.
Партизаны уходили. Рядом с Полежаевым стоял только Гриша Селиванов. Иван обнял его, поцеловал во влажные от слёз щёки.
- До свидания. Гриша... Придётся, может, встретить Олю, передай ей от меня горячую благодарность и скажи.. Нет, больше ничего говорить не надо... До свидания!
Гриша пошёл вслед за партизанами, низко- низко опустив голову. Остановился, поглядел на Ивана, потом подбежал к нему и, взявшись за руку, крикнул:
- Я с вами пойду!
Иван нежно прижал к себе его курчавую голову.
- Что ты, Гриша!
-Пойду!
- Ну, полно, полно! Беги, а то отстанешь...
Иван, наклонившись, ещё раз поцеловал мальчика, поглядел туда, куда только что ушли партизаны, и, круто повернувшись, медленно зашагал в противоположную сторону.
Под ногами звонко похрустывал снег. В лицо холодным потоком бил ветер. Грустно шумел лес. По отлогому подъёму Иван взошёл на холм. Остановился. Ему казалось, что он забыл что-то, пытался вспомнить, что именно, и никак не мог.
Нестерпимой болью жгла грудь зверски нанесённая рана. "Сколько неотомщённых страданий в народе - подумал Полежаев. - Ох, как крепко драться надо, чтобы отплатить за всё! - Только бы не вырвали жизнь эти проклятые раны!"
Вдруг услышал позади подозрительный шорох. Безотчётно рванул затвор автомата.
- Это я, не стреляйте! - испуганно вскрикнул мальчишеский голос.
- Гриша! - удивился Иван. - Ты почему вернулся?
- Не хочу я здесь оставаться, - упавшим голосом ответил мальчик.- Папку убили, они только не говорят. Матери нету.
Полежаеву обидно сделалось на самого себя. "Бросить хотел паренька, - с упрёком подумал он. - А что бы он делать тут стал?"
- Извини, брат, не подумал я раньше об этом, - растерянно проговорил он. - Оставаться тебе здесь не стоит. Может, перейдём линию фронта, уедешь к моей маме. Она у меня хорошая...
Иван ласково обнял мальчика, и встала на миг перед ним мать, такая, какою он видел её в последний раз, в день своего отъезда в армию: с прядью седых волос на голове, с сеткой морщин на висках...
- Учиться будешь, - помолчав, мечтательно добавил он.
- В той же школе, где я учился.
Взявшись за руки, пошли и оба думали о том, что ждёт их впереди...
Шли ночами, а на день забирались в лесную глушь, отдыхали. Шли подальше от больших дорог и от жилья: опасались, как бы не попасть к фашистам в лапы.
На седьмой день утром услышали впереди глухие раскаты орудийного грома. Это приободрило, прибавило сил. Решили в этот день не делать отдыха, и к вечеру были уже совсем недалеко от линии фронта.
Слышите! - неожиданно остановившись, воскликнул Гриша.
-Слышу, Гришенька, слышу! - радостно проговорил Полежаев.- Это - наши!
Он с минуту стоял, вслушиваясь в дробный перестук пулемётов, и ему казалось, что он различает глухую воркотню "максимки".
Проглянула луна и залила лес неярким матовым светом. Гриша шёл впереди. То и дело пригибаясь, он ловко пробирался сквозь чащу. И вдруг, остановившись, присел.
Впереди виднелся одинокий домик, рядом с ним - полуразвалившийся тесовый сарай. Скрипнула дверь, и раскатисто залаяла собака. Иван невольно ступил назад, спрятался за дерево. Из дома вышли немцы. Собака кинулась было на них, но раздался выстрел, и она, взвизгнув, упала, задёргала лапами.
- Бежимте! - шепнул Гриша, вцепившись Ивану в рукав шубника.
- Тихо! - одними губами прошелестел Полежаев.
Немцы торопливо уходили по тропинке в глубь леса. " Интересно, что они тут делали!" - подумал Степан.
Неожиданно где-то недалеко грозовым разрядом рявкнул взрыв, и ночная темнота разрезалась огненно- красной вспышкой. "Миномёты!- догадался Иван. - У них тут миномёты."
Они стреляли через короткие перерывы залпами. Полежаев нерешительно поглядел на Гришу, отвёл затвор автомата назад и, медленно опуская вперёд, проверил, как он работает.
- У них охранение наверно выставлено, - догадавшись о намерении Полежаева, предупредительно сказал Гриша.
С минуту Иван колебался. Если бы он был один, то, не раздумывая, пошёл бы и открыл огонь по вражеским миномётчикам. А сейчас, когда мог подвергнуть опасности Гришу, стоило ли рисковать?
- Они ведь не знают, что нас только двое, - словно прося разрешения, шепнул он Грише.
- Конечно! - согласился мальчик.
"Удастся напугать миномётчиков - нашим будет легче", - подумал Иван.
Прошли метров сто и очутились перед небольшой поляной. При очередном залпе миномётов она на мгновенье осветилась, и Полежаев разглядел немецких солдат. Ствол автомата он положил на сук дерева, замер в ожидании, и едва темнота разрезалась вспышкой залпа, нажал на спусковой крючок, выпустил обойму до последнего патрона...
На поляне поднялся невообразимый переполох. А за лесом, казалось, совсем рядом, слышалось мощное " Ура!".
Иван взял Гришу за руку.
- Слышишь, Гриша, наши наступают!
. 22.
Зажогино немцы оставили сразу же, как только здесь начали рваться снаряды. Убегали они с такой поспешностью, что не только деревню оставили в целости, но и обозы свои побросали и склады боеприпасов.
Капитан Чухнин в недоумении дал плечами.
- Уж не каверзу ли какую они приготовили?
Сысоев смутно догадывался, что нелегальная красноармейская почта, доставившая слухи о подходе к фронту свежих сил, на этот раз сработала безошибочно, и где-то на флангах началось наступление. Свои догадки высказывать он не торопился и Чухнину посоветовал:
-В штаб полка надо послать нарочных с донесением, а самим тем временем заняться разведкой.
Красноармейцы, больше двух месяцев жившие в землянках и блиндажах, в постоянном холоде и копоти, обрадовались возможности хоть раз обогреться, быстро обживали избы. Выбитые стёкла в рамах заделывали фанерой и досками. Из труб по всей деревне потянулись вверх струйки дыма.
Еду из немецких запасов трогать не решались: понаслышке знали, что продукты бывают отравленными. С надеждой поглядывали на дорогу - не прозевать бы, когда появятся походные кухни.
Старшина седьмой роты признал коней галопом и, развернув сани на деревенской улице, гаркнул:
- Ищите скорее политрука! - Не тая улыбки, он загадочно подмигивал красноармейцам и приговаривал: - Эх, и подарочек я вам привёз!
Когда подошёл Гиреев, старшина покопошился за пазухой и вытянул аккуратно сложенную "Правду". Степан как глянул на первую страницу, так и обомлел от радости.
Через минуту он во весь голос сообщил обступившим его красноармейцам:
- Передовая " Правды" за тринадцатое декабря называется так: "Славная победа в боях за Москву".Бойцы неистово кричали, теснее грудились вокруг Гиреева. Запоздавшие выскакивали из домов, проталкивались поближе, чтобы хорошенько расслышать.
- Сообщение Совинформбюро! - продолжал Степан сыпать газетными новостями.
Бойцы то стихали, затаив дыхание, то безудержно кричали "Ура!" и трясли над головами винтовками.
- Впереди ещё много сражений и битв, - возбуждённое комментировал сообщения Гиреев, - но разгром гитлеровской Германии начался! Враг будет разбит, и победа будет за нами!
- Ур-ра-а! - неудержимо неслось в ответ.
Как самую дорогую реликвию, газету передавали из рук в руки. Каждый хотел увидеть собственными глазами столь радостные сообщения. К Степану она вернулась изрядно потрёпанной и замусоленной, но он бережно сложил её, прежде чем убрать в полевую сумку.
Возбуждение было настолько велико, что все забыли даже про кухню, и напрасно старшина, зазывавший бойцов получать завтрак, пытался перекрыть своим басом неумолчный людской гомон.
В тот же день батальон получил приказ преследовать отступающего противника. Ротные колонны шли форсированным маршем, встречая на пути лишь сожжённые деревни.
Немцы, если сказать точнее, не отступали - они бежали в панике, бросая на заснеженных дорогах вереницы машин, пушки и даже танки.
В пути красноармейцев догнала ещё одна радостная весть: шестнадцатого декабря войска Красной Армии освободили Калинин. Это было начало операции, которая в январе тысяча девятьсот сорок второго года закончилась тем, что наши войска вышли к Волге в районе Ржева и заняли выгодное охватывающее положение по отношению к главным силам немецко- фашистской группировки армий "Центр". К концу января войска Калининского фронта отбросили противника к Велижу и Великим Лукам, а сто семьдесят девятая стрелковая дивизия обошла Молодой Туд, освободила Нелидово и достигла города Белый.
Это ещё не означало полного разгрома немцев, но это был психологический перелом в войне...
Только на третий день стремительного марша батальон капитана Чухнина настиг противника.
Ночью седьмая рота поднималась по взгорку к деревне со странным названием Дедаи. Впереди с небольшим дозором шел младший политрук Гиреев. Пахло гарью. Справа и слева торчали остовы печных труб. Впереди виднелись два уцелевших дома.
- Поймать бы этих факельщиков, - вслух помечтал Киселёв, - да и поджарить им как следует пятки.
Неожиданно хлестнула длинная пулемётная очередь, и над головами растревоженным роем запели пули. Дозор моментально распластался на снегу, и, ещё толком не зная, где немцы, бойцы открыли ответный огонь. Подоспел головной взвод старшего сержанта Чумака и сходу бросился в штыки.
Бой немцы не приняли и, вяло отстреливаясь, отошли к лесу.
Действовать вслепую капитан Чухнин не решился. Батальон он укрыл за деревней в овраге, у домов оставил усиленное охранение, а к лесу направил разведчиков.
Прошёл час в томительном ожидании, другой, а лазутчики - как в воду канули. Только в глубине леса вспыхнула вдруг короткая перестрелка, и до самого утра из лагеря противника не доносилось ни звука.
Старший сержант Чумак, командовавший охранением, разрешил бойцам, лежавшим в снегу в ожидании атаки, поочерёдно заходить в дома, чтобы отогреться. Когда очередь дошла до Киселёва, он забрался на просторную печь, дышащую теплом, и, задрав ноги кверху, грел на кирпичах спину. Кривцов и ещё несколько красноармейцев, приставив винтовки к стене, расселились вокруг стола на кухне.
В подслеповатые окна лениво вползал рассвет, высвечивая внутренность дома.
- Поглядите - ка: телефон! - крикнул один из бойцов.
На столе в комнате действительно стоял аппарат. Боец с важным видом подошёл к нему и, сократив ручку, крикнул в трубку:
- Алё!
Ему тотчас отозвались на чужом, непонятном языке.
- Ответили! - удивился красноармеец.
Ему не сразу поверили и поочерёдно брали трубку. На том конце провода неумолчно кричали.
- Скажи им, - посоветовал с печи Киселёв, - чтобы не вздумали сопротивляться: всё равно разобьём.
Почти тотчас в стену забарабанили пули и, пробивая брёвна, зарикошетили внутри дома. Боец, державший трубку, сник головой, покосился и, опрокинув при падении стол, без стона и крика рухнул на пол.
Красноармейцы бросились к выходу, сгрудились у двери. Одного настигла пуля, и он, переползая через порог, понял капли крови.
Киселёв, соскользнув с печи, глянул в окно: по обе стороны дороги из леса бежали немцы. Выбив ногой раму, Пётр положил на подоконник ствол винтовки, выбрал цель, выстрелил. У соседнего проёма приспособился Кривцов и посылал в немцев пулю за пулей.
Чумак, едва из леса выкатилась волна атакующих, крикнул первому попавшемуся красноармейцу:
- Беги за деревню, докладывай ротному
Тот стремглав пустился с горки и на бегу кричал:
- Немцы!
В овраге и без того поняли, что начался бой. Никто не знал только, какими силами атакует противник.
- Много их?
- Голова колонны у самой деревни, - переведя дух, выпалил перепугавшийся красноармеец, - а из леса всё идут и идут.
Чухнину ничего не оставалось, как принять бой, и он направил батальон по оврагу в обход деревни, намереваясь ударить по атакующим с фланга.
Немцы такого манёвра не ждали и, чувствуя, что сопротивление засевших в деревне красноармейцев заметно слабеет, действовали смело, шли в рост, на ходу стреляя из автоматов. Внезапная контракта слева вызвала в их рядах переполох. Одни повернули к лесу. Другие, успевшие к тому времени добежать до деревни, пытались спрятаться за остовы печей, залегали среди ещё дымившихся развалин. По ним прицельным огнём били уцелевшие из взвода Чумака красноармейцы.
Разделился и батальон Чухнина. Две роты преследовали в панике отступавших к лесу немцев. Сысоев повёл своих бойцов к деревне.
Выскочив на прикатанную дорогу, старший лейтенант приметил, как Киселёв, отбросив в сторону винтовку, с кулаками ринулся на неизвестно откуда взявшуюся женщину. Одета она бала странно. Голову закрывала длинная шаль, связанная на спине узлом. Зелёная шинель. Сапоги с широкими раструбами голенищ. Пятясь, она после каждого удара Киселёва тыкалась головой в снег. "Чего он с бабой связался?" - удивился Сысоев и, подбежав поближе, спросил:
- За что ты её?
Пётр, ударив свою жертву последний раз со всего размаха зло выругался:
- Он же, гад, взводного убил!
Тогда только ротный понял, что это немец. В разных местах тянули вверх руки ещё с десяток солдат.
В деревне бой кончился, а в лесу, удаляясь, ни на минуту не прекращалась ожесточенная перестрелка.
Пленных свели в одно место. Грязные, с обмороженными лицами, они напялили на себя всё, что удалось стащить в деревнях: женские кофты, потрёпанные фуфайки, платки.
Поверх сапог у некоторых были одеты до смешного уродливые соломенные лапти.
- Гитлер капут! - наперебой утвердили немцы.
- Вот как заговорили, - дивились красноармейцы. - А давно ли орали:"Москва капут".
- Что с ними делать? - ни к кому не обращаясь, спросил Сысоев.
- Расстрелять! - всё ещё горячился Киселёв.
- Остынь! - остепенил его Гиреев. - В бою надо было убивать.
- Знаешь, сколько я их тут уложил?
- Молодец! А этих отправим в тыл.
Сысоев тоже с неохотой выделял бойцов для конвоирования пленных: и без того народу в роте становилось всё меньше.
Восьмая и девятая роты шаг за шагом теснили разбежавшихся по лесу и отчаянно отстреливавшихся вражеских солдат. Сами несли большой урон, но немцев уложили немало.
Следующую деревню атаковали без разведки. Но пошли не прямо, а в обход. Немцы, как только заметили, что их окружают, прекратили сопротивление и поспешно отошли.
Когда Сысоев со своей ротой догнал батальон, Чухнин разрешил бойцам сделать небольшой привал, ротных попросил уточнить потери.
- Вот так Дедаи! - с сокрушением сказал он, выслушав доклады командиров рот. - Ещё какая -нибудь Бобаи попадётся, и от батальона рожки да ножки останутся.
У Молодого Туда батальонную колонну противник встретил артиллерийским огнём. Пришлось отступить в лесок.
После пробовали наступать на это большое село справа и слева. Но всякий раз безуспешно: немцы сосредоточили здесь большие силы и укрепились прочно.
Из штаба полка передали приказ: прекратить атаки, обойти Молодой Туд стороной и двигаться на Нелидово. Его доставил неизвестный комбату младший лейтенант. Он же сообщил:
- Привёл пополнение. Народ бывалый. Вернулись из госпиталей.
Поодаль в строю стояло с полвзвода красноармейцев. Чухнина был и этому рад.
В пакете было письмо от комиссара полка. Прочитав, комбат тут же отдал его Сысоеву. Через минуту оба они склонились над картой.
- Вот здесь, - отметив карандашом пункт, куда следовало идти Сысоеву со своей ротой, сказал Чухнин и начал прикидывать длину маршрута. - Не меньше двадцати километров. Пополнение придётся тебе отдать.
Старший лейтенант подошёл к зябнувшим на ветру красноармейцам, обвёл их изучающим взглядом и к своей радости узнал в одном из них своего ординарца.
Там, в госпитале, Ершов часто подумывал о предстоящей встрече с бывшим командиром батальона. Он чувствовал себя виноватым перед ним и не находил слов, которыми бы хоть в какой-то степени мог оправдаться. Семёну представлялась такая картина. Он приходит в роту. У Сысоева медленно, но плотнее и плотнее сдвигаются брови над переносьем. "А, помощничек явился!" - говорит он тихо, но неумолимо - строго. И всякий раз, когда Семён думал об этом, ему было страшно и стыдно.
Но всё произошло иначе.
Как хорошему знакомому, Сысоев крепко пожал Семёну руку, счастливо поглядел на бледно - розовый шрам, пересекавший лоб, шутлово сказал, подмигнув:
- Ничего, за убитого, говорят, двух небитых дают! Ну, рассказывай, чем тыл дышит?
Семён к этому вопросу не готовил себя и, всё ещё опасаясь, что вот -вот разговор примет другой оборот, не находил, что ответить. Сысоев понял, видимо, его состояние и поспешил обрадовать:
- Пойдёшь к Киселёву. Он теперь взводом командует.
И вот Ершов снова в строю. Он торопливо шагает по рыхлому снегу, стараясь не отстать от товарищей. И хоть ночь сгустила сумерки, на душе у него посветлело. Ему было хорошо и оттого, что его так встретили, и оттого, что локоть правой руки ощущает твёрдую ложу винтовки, и что немцев гонят, и что рота на рассвете вступит в бой...
Железнодорожный разъезд Бирюково, с несколькими одноэтажными служебными помещениями и десятком жилых домиков, со всех четырёх сторон зажат глухим лесом. До ближайшей деревни километров шесть. Непонятно, почему именно сюда гитлеровцы пригнали людей, которых они собирались отправить в Германию. Вероятно, опасались, что в другом месте помешают партизаны. Но случилось то, чего они не предвидели: когда паровоз, таза за собой дырявые товарные вагоны с людьми, стал набирать скорость, впереди ахнул взрыв, и железнодорожный мост рухнул.
Партизанам не удалось освободить людей: состав охранялся полицейскими из волостного карательного отряда и большой группой фашистских солдат.
Немцы спешно ремонтировали мост. И Сысоев, получивший от командования полка приказ совершить за ночь двадцатикилометровый марш в тылу у противника и вызволить из неволи советских людей, побаивался, что рота опоздает он то шёл впереди, вымеривая чуть не метровые шаги, то, остановившись и уступая дорогу колонне, пристраивался сзади, поторапливая бойцов:
- Спешить надо, товарищи. А ну, хлопцы, прибавьте шаг!
Ориентироваться в лесу было трудно. Но, судя по времени, -шёл третий час ночи - до Бирюкова оставалось каких-нибудь пять - шесть километров, когда неожиданно впереди послышалась автоматная трескотня. Стреляли где-то совсем рядом, и командир роты подумал, что высланный вперёд дозор нарвался на засаду.
Бойцы остановились, залегли в снегу. Стрельба возобновилась, но уже в другом месте, левее. Ветер донёс шум мотора. Скоро из дозора прибежал запыхавшийся красноармеец, разыскал Сысоева, должил:
-Впереди дорога. Прошли три машины с автоматчиками. Стреляют просто так, в воздух, боятся, видимо.
Командир роты при свете карманного фонарика поглядел на карту. Никакой дороги в этом месте не обозначено. Сысоев удивлённо пожал плечами."Неужели сбились с пути?" - подумал он. Но тут же отогнал эту мысль: шли точно по намеченному азимуту, ошибки не может быть.
Раздумывать было некогда. Выбора тоже не было: надо перебираться через дорогу.
Сысоев приказал двигаться. Шли осторожно. Треснет под чьими- нибудь ногами сучок - все останавливаются, прислушиваются.
Залегли метрах в семидесяти от шоссе. Дозорный махал шапкой -ушанкой с дороги, показывая, что путь свободен.
Поднялись разом. Побежали. Ершов одним из первых большими прыжками достиг дороги, глянул вправо - и испуганно попятился: из-за поворота вынырнула машина. Впопыхах он даже не разглядел, легковая или грузовая. "Врежется в гущу бойцов!" - напугала его мысль. Рванул из сумки гранату, метнул в пригашенные фары. Взрыв, крики, выстрелы, - всё смешалось в бешеную карусель. Кто-то схватил ошеломлённого Семёна за руку, потянул с дороги...
Рота быстро втягивалась в густой хвойный лес. Бойцы облегчённо вздыхали: не все поняли, что произошло, но чувствовали, что ушли от какой-то опасности.
Сысоев с беспокойством поглядывал на часы: стрелки, казалось, усилили свой бег.
Перед рассветом сумрак сгустился. Затаив дыхание, Киселёв старался различить в темноте крыши вагонов, чтобы по ошибке не начать пальбу по своим же, по тем, кого пришли спасать. Но на фоне чёрного леса всё смешалось в тёмную громаду. Слышно было, как где-то пыхтит паровоз, но и его нельзя было отыскать.
- Пора! - крикнул Сысоев.
Киселёв взмахом руки приказал бойцам двигаться. Пробирались осторожно, ползком, с той и другой стороны железнодорожного полотна. Вот уже кто-то пробрался к домику дежурного. В окна полетели гранаты. За грохотом взрывов послышались хлопки винтовочных выстрелов. Вдоль насыпи заметались фигуры. Немцы выскакивали из домов кто в чём, бежали кто куда и всюду встречали ливень пуль. Ульями ожили и загомонили вагоны. Разноголосые выкрики, взрывы, выстрелы нарушали дремоту векового леса.
Сысоев, расстреляв по метавшимся в темноте вражеским солдатам все патроны, хотел сменить обойму и вдруг столкнулся с человеком в чёрном полушубке. Различил в темноте повязку на рукаве и сразу догадался, что перед ним - полицейский. Его ослепила вспышка выстрела. Он почувствовал сильный удар в левое плечо и понял, что человек стрелял в него.
- Вы ранены? - испуганно вскрикнул подбежавший к командиру Киселёв.
- Пустяк! - отозвался Сысоев.
Откуда-то доносился взволнованный голос Ершова:
- Товарищи! - кричал он, - Я Кузнецова поймал!..
У вагонов распахивались двери. С криком и плачем на железнодорожную насыпь выпрыгивали парни и девушки, мужчины и женщины.
Загорелось станционное здание, ветер быстро раздал пламя, и оно факелом осветило разъезд. Ещё изредка раздавались выстрелы, но они слышались реже и реже.
Из-за леса, раздвигая туман, брызнули яркие лучи солнца. Оно глянуло ласково, радостно, будто разделяло радость сотен узников, освобождённых от фашистской неволи.
